Сомнительная полночь [сборник] - Эдмунд Купер

Затем он положил сверток на землю и начал томагавком копать в мягкой земле маленькую могилу.

Наконец он выкопал достаточно глубокую яму. Он положил младенца — по-прежнему завернутого в рубашку Тома — в землю, которая уже была теплее, чем его тело.

Эвери не очень верил в Бога. Но было что-то, он чувствовал, было что-то, что он должен сказать. Говорить — совсем не то, что подумать, — даже если этого никто не слышит. Это что-то вроде обряда. Это должно звучать как реквием.

— Здесь, — произнес он твердым, но спокойным голосом, — я предал земле чужого мира часть того, что я люблю, часть Земли. Если бы этот ребенок остался в живых, этот мир был бы его родиной… Возможно, это первый представитель разумной расы, родившийся на этой планете… Но я даже не знаю, почему мы попали сюда с Земли или почему Бог — если это Бог — лишил этого ребенка права на жизнь… Но я знаю — тем, что мы похоронили здесь частицу нашей жизни, мы накрепко связаны с этим местом, которое уже не можем покинуть. Мы установили связь и владение, ибо здесь осталось нечто от двух людей, которые были счастливы вместе и теперь вместе должны страдать. Их мертворожденный ребенок уже удобрил почву земли, на которой мы до сих пор были чужими. Теперь это наше, ибо мы и эта земля теперь связаны чем-то тайным и глубоким… Я больше не могу ничего сказать, потому что я не знаю, можно ли сказать больше. Разве что… Во имя Тома, Мэри, Барбары и меня — Аминь.

Опечаленный и несколько удивленный своими собственными мыслями, Эвери принялся закапывать могилу. Затем он тщательно заровнял землю и направился в лагерь.

Пока он шел, нелепая арифметика занимала его. Первое: Том ранен; второе: Барбару похитили; и, наконец, третье: ребенок убит. Первое, второе, третье. Что же будет четвертым, пятым, шестым? Что еще? Первое: Том ранен; второе: Барбару похитили, и, наконец, третье: ребенок убит…

Ребенок убит. Это самое главное. И теперь это угрожает другому ребенку. Неужели и он тоже будет постоянно подвергаться опасности до или после рождения? И ему придется научиться жить в страхе, который он не в состоянии понять?

Ранним утром, шагая по хорошо знакомой дороге, Эвери нашел ответ на этот вопрос.

Завтрак прошел в угрюмом молчании. Мэри уже могла ходить, но она предпочла остаться в палатке — смотрела в пустоту, ничего не хотела, ничего не ела. Остальные, однако, проголодались. Они негодовали на этот голод, но все-таки ели. Каким-то образом — наверное, из-за неизвестных химических процессов, — горе обострило аппетит. Это смущало их, но, видимо, недостаточно сильно.

Эвери смотрел на Барбару, словно она была для него чужая. На некоторое время она должна стать для него чужой, потому что то, что он собирался сделать, он должен сделать один.

— Как ты думаешь, ты сможешь поднять этот камень? — без предисловия спросил он Тома, указывая на камни, разложенные вокруг лагеря на случай штурма.

Том удивленно поднял брови.

— Могу и поднять, и бросить. Другое плечо у меня в полном порядке.

— Давай посмотрим.

Том выбрал камень.

— Ну и что ты хочешь, чтобы я сделал — превратил его в кокосовый орех?

— Нет, просто брось как можно дальше.

Лагерь возвышался над берегом и поэтому Тому удалось метнуть камень на тридцать ярдов. Но это усилие, видимо, причинило ему боль.

Однако Эвери остался доволен. Он повернулся к Барбаре:

— А ты?

— Сейчас не время для игр, Ричард.

— Это не игра. Попробуй.

Барбара ухитрилась побить рекорд Тома на десять ярдов.

— Неплохо, — сказал Эвери. — Если Второй Лагерь атакуют, вы вдвоем сумеете удерживать его некоторое время — только не забывайте уворачиваться от дротиков.

— Совершенно лишне напоминать мне об этом, — сердито сказал Том. — К тому же у нас есть револьвер, и у нас есть ты. Так что, если они попытаются штурмовать лагерь, дорого бы я дал, чтобы взглянуть на это, — для них это будет форменное самоубийство.

— У вас не будет револьвера, и с вами не будет меня, — возразил Эвери. — Во всяком случае, несколько часов… И мне все равно, устроите вы избиение или только удержите форт.

Том понял.

— Мы сможем удержать форт, если надо… Но почему ты не хочешь немного подождать?..

— Ждать? Потому что я не считаю, что это такой уж замечательный выход, — отрезал Эвери.

Барбара не хотела ничего понимать.

— Ричард, ведь ты не уйдешь опять? Мы только что вернулись, и мяса у нас достаточно, и Мэри..

— С Мэри все будет в порядке, — сказал Том. — Не беспокойся, Барбара. До сих пор Ричард делал все правильно. И сейчас он знает, что делает.

Однако Барбара упорствовала:

— Милый, не можешь же ты…

— Совершить убийство? — спросил Эвери. — Раньше у меня и мысли об этом не было. Но я перестал быть цивилизованным человеком позавчера. Все мы хотели жить в мире. Однако дело обстоит так, что теперь мы должны жить в постоянном страхе. Если мы ничего не сделаем, то, что случилось с Томом, может повториться со мной. Да, пока мне везло, — но даже если со мной ничего не случится, этот страх… Ты носишь ребенка. Я не хочу рисковать, не хочу, чтобы с тобой получилось так, как с Мэри.

— Поддерживаю и одобряю, — веско сказал Том. — Между прочим, мне пришло в голову, что у них тоже может быть что-то вроде нашего револьвера.

— Тогда желаю вам удачи, — сердито ответил Эвери. — Я не герой, да и образ средневекового рыцаря меня не привлекает. Так что я не собираюсь затевать дуэль… Наверное, те, кто забросил нас сюда, рассчитывали на хорошую потасовку… Но черт с ним. Если уж я должен драться, то я буду драться с умом. Никакого геройства — только продуманное, полное истребление, которое принесет нам безопасность.

— Ну, парень, — нарочито легкомысленно сказал Том, — видно, не много пользы ты вынес из школы.

— Милый, — жалобно лепетала Барбара, — только вернись. Только вернись.

Эвери равнодушно поцеловал ее.

— Присматривайте за Мэри. И скажите ей, что я пошел на охоту. — Он горько рассмеялся.

С собой он взял револьвер и штук двенадцать патронов. И еще нож и томагавк. Барбара проводила его до деревьев, но он не поцеловал ее на прощанье. Только на секунду крепко прижал к себе. Он уже стал ненавистен и отвратителен самому себе, потому что грубая жажда мщения овладела его душой и разумом.

Он стремился отомстить и это ужасало его. Он шел, и револьвер в такт шагам постукивал его по ноге. Казалось револьвер имеет свою собственную волю, а он, Эвери, только следует за ним.

Теперь Эвери знал дорогу и шел быстро. Он предполагал, что достигнет вражеского лагеря, — как легко он стал думать о них, как о врагах! — меньше чем за два часа.